Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]

— Не знаю. По нынешней алчности — дорого, я думаю… А если… сорвется?

— Не сорвется. Но… Мы прямо сейчас оставим у тебя дома сто тысяч рублей…

У него лезут на лоб глаза.

— Нет… Вы — не милиция. Кто вы?

— Я же сказал тебе: хорошие люди. Никому не хотим зла. Хотим выручить… с этого объекта хорошего человека. Ты против?

Я поставил на карту все. Я крепко рискую. Но ведь трус не играет в хоккей; Если он откажется помочь — амба. Других путей нет. И кажется мне, что он хорошо знает, что делается на этом объекте, боится его и тихо ненавидит.

— Я согласен. Денег не надо.

Так и есть. Я не ошибся. Убеждаю:

— Деньги — на всякий случай. И пойми: мы берем тебя в товарищи. И делимся с тобой, вот и все, — в доказательство я рву его «подписку» на мелкие клочки, закатываю в шарик и незаметно для всех (он видит!) швыряю под проходящий поезд. Мне кажется, я убедил его…

…Дальнейшее — просто. Он знакомит меня сначала с экспедитором. Я кратко объясняю суть просьбы, вручаю тридцать «кусков», беру расписку — подробную, кто, за что, когда, — эта расписка сильнее подписки, экспедитор все понимает отлично…

…Грузчик еще сговорчивей: просит «прибавить». Нахальный интеллектуал. Даю ему «сверху» 10 тысяч, он счастлив, лепечет, запинаясь:

— Н-не знаю, чего там и так далее, но готов… И уже соответствую, не сомневайтесь!

Я диктую ему «подписку». Он мгновенно трезвеет:

— Но ведь если что… Требую еще пять.

Сходимся на половине — я мог бы дать ему и десять, но есть правила игры.

Дело сделано, мы расстаемся, у нас чуть более суток, чтобы обзавестись нужной одеждой и минимально правдоподобными «карточками» — пропусками.

Встретились вечером. Модест принес «авансовый отчет», Джон порвал его не читая. Изучили «карточку». Это внутренний пропуск, может быть — некий «опознавательный знак». Судя по тому, что кодовые замки открываются простым набором нужных цифр и карточка в процессе не участвует — электроника у них на уровне «отдаленной перспективы»…

В общем — чепуха.

И приходит идея: некогда у меня был на связи фотограф, хороший парень, надежный.

Я поехал к нему без звонка. Он живет по-прежнему один, не женился, любовниц нет — уникум…

Показал «карточку», он сразу все понял.

Приступает к работе. Фотографирует, проявляет.

— Текст сами напишете? Тут еще печать эта… Но она простая…

— Делай сам, ты же умеешь…

Делает. Получается как на фабрике Гознак. Через час он вручает мне три глянцевых прямоугольника. Моя фотография, фотографии Джона и Модеста. Печати, аббревиатура — все на «ять»!

Оставляю на столе тысячу рублей. Он бледнеет:

— Так вы…

— Именно. И забудь обо всем. Я бы, конечно, мог тебя не разочаровывать, но в моем теперешнем деле обман не нужен. Хватит обмана…

— А я всегда гордился… — бормочет он. Улыбается: — Не боитесь?

— Не боюсь. Чувствую. Я думаю, что люди должны верить друг другу хотя бы иногда. Вот что: то, что я хочу сделать, — это не преступление, ты это должен понимать. Формально, с точки зрения преступников — да! Но ведь мы полагаем себя людьми нравственными?

— Я привык вам верить. Вы были человеком. Всегда. Начальники ваши — редко. А вы — всегда.

Улыбнулся:

— А ведь мы с вами странным делом занимались… Люди живут, ходят в театр, улыбаются, женятся, детей рожают, а мы все врагов ищем и выкорчевываем. Вы верите в них?

— Не очень. По совести — все это имитация деятельности. И вообще — кого считать врагом? Кто хочет жить лучше и других за собой ведет?

Он пожал мне руку:

— Желаю…

И мы расстались.

…Теперь — хроника; все по минутам:

8.00. Фургон с баллонами остановился в Средне-Кисловском — тихий переулок в центре. Мы — сели, они — сошли.

— Если до 16.00 не будет звонка — исчезайте.

8.05. Едем. Модест ведет грузовик умело, даже с некоторым изяществом. Маршрут изучили.

Тяжело молчим, только один раз Джон меланхолически крестится — мы едем мимо Ваганьковского кладбища.

Хорошевское шоссе, влево, еще влево, направо…

На другой стороне показался прозрачный забор — поверху тонкие струны охранной сигнализации. Пусто, в окнах темно, только два-три светятся мертвым неоновым светом — напряжение нарастает, словно нить лампочки под реостатом: вишневый цвет, красный, белый…

9.00. Поворачиваем и останавливаемся у автоматических ворот, Модест дает два гудка: один длинный, один короткий — как и положено.

9.01. Ворота ползут — пока все «ком иль фо», въезжаем, стоп, охранник с автоматом вспрыгивает на подножку.

9.02. — Что? — серое лицо, серые глаза, серые слова.

Молча протягиваю накладную. Я — экспедитор как-никак. Самое-самое мгновение. Сейчас он поймет, что экспедитор — Федот, да не тот и… «Руки на затылок, выходи!»

Мне кажется, что я слышу его высокий, визгливый голос…

— Давай… — Он машет рукой и возвращает накладную. У меня такое ощущение, словно меня выкупали в ледяном меду, а вымыть и высушить забыли…

9.05. Модест с идиотической улыбкой на устах трогает с места, поворачивает. Мы едем и… никто нас не останавливает, никто не стреляет — надо же…

9.10. …Подъехали к складу. Какие-то люди в халатах — их двое — начинают разгружать баллоны.

Мы с Джоном подходим:

— Ребята, где тут туалет? Пива вчера нажрались, ей-богу…

— В штаны, — советует один, закуривая. — Здесь шляться не положено, должны знать.

— Так. Он еще и пур ля гран желает, — киваю в сторону Джона. — Ребята, а?

— Вась, проводи, а то обделаются, — без улыбки говорит второй. — Разгружаем еще 15 минут. Чтобы без опозданий. Унитаз не продырявь… — смотрит на Джона. Тот улыбается вымученной, страдальческой улыбкой, и нельзя понять: то ли оттого, что боится рот открыть (это знаю я), то ли и в самом деле… исстрадался.

9.15. «Вась» ведет нас к двери, потом по коридору, потом толкает еще одну дверь с табличкой, на которой мальчик из латуни сидит на латунном же горшке.

Смотрит на часы:

— Я отлучусь в буфет, встретимся через пять минут…

— А чего в буфете-то? — нагло спрашиваю я — нас совсем не устраивает его уход.

— Шпроты, судак… — машет он рукой. — Чепуха, ей-богу. Ждите здесь.

Я решаюсь.

— Поди-ка сюда… — Вхожу в уборную, Джон — следом. — Может, купишь и нам? В городе — сам знаешь… Достаю пачку денег, у него глаза лезут на лоб. — Значит, так: за каждую банку — червонец сверху. За всю работу — 500. Буфетчику — 250. Ждем здесь. Это долго?

Он мнется:

— Это же минут сорок займет, пока то, пока се. Вас здесь застукают — амба! Объект.

— Ладно. Делаем так.

Я пишу на дверях, черчу, точнее — толсто, смачно — шариковой ручкой: «Туалет закрыт до 12.00. Ремонт водопровода».

— Понял? Мы запремся. Стучишь так… — и я показываю: один долгий, два коротких.

Он уходит, торопливо пряча деньги. Теперь — каждое мгновение на счету. На часах 9.25.

…Переоделись, таблички на халатах, бодрым шагом идем по длинному коридору. Ведет не знание — я не ориентируюсь, но горячее желание вызволить Игоря.

Поворот, матовая дверь, лестница за ней, видимо, скоро пост.

— На посту — офицер, — шепчет на ходу Юрий. — Мы вряд ли пройдем, он поднимет тревогу…

— Если успеет, — отвечаю ему многозначительно.

Я прав. Мы — правы. Они — нет. И главное: у меня все же 10-й дан…

Пост, офицер бросает скользящий взгляд на наши карточки, и я вижу, как на его лице сначала появляется удивление, потом… не знаю, это, кажется, самый настоящий страх.

Неужели провал… Я подхватываю его взгляд. У лестничного марша стоит женщина в белом халате, девушка. По-моему, ее не было в тот момент, когда мы подошли к постовому…

— Идемте. Вас ждут, — говорит она коротко, и я вижу — Юрий узнает ее. Это действительно она. Юрий и Зина разговаривали с нею у Елисеева… — он подтверждает это знаком. Та самая — но, значит, и я должен ее знать?

Постовой мгновенно приходит в себя, словно просыпается, и делает разрешающий жест.

Она идет впереди, по-прежнему никого, нам явно везет, но с каждой следующей секундой у меня усиливается ощущение, что все происходит не на самом деле: то ли во сне, то ли в трансе… Я смотрю на Юрия, у него такое же состояние, как и у меня.

…А она все идет и идет, и кажется мне, что постепенно она отделяется от пола и плывет над ним странным белым облаком, и оборачивается на ходу, и улыбается, и вот — я тоже ее узнаю. Это Она — Милый призрак. Она вывела меня из узилища сатаны и спасла…

Дверь, еще дверь, палата — это не та, в которой мы лежали рядом с Игорем.

Здесь только одна кровать. Человек на ней накрыт тонкой белой простыней с головой… И это значит, что…

И это значит, что перед нами труп. Она откидывает простыню — так и есть. Белое лицо, закрытые глаза, дыхания нет. Бедный Игорь, ты не дождался нас…